Le Point : Вы утверждаете, что распространение одного общего языка приводит к унификации мышления. Почему?
Клод Ажеж : Здесь нужно выбирать слова, ведь распространение одного общего языка, как это было с латынью на протяжении многих веков в Европе и за ее пределами, не несло в себе опасности унификации мышления. Напротив, это создало благоприятные условия для разнообразия. Я говорю не о каком-то абстрактном языке, а об английском. Английском, распространение которого по миру сопровождается распространением неолиберальной идеологии, при этом весь мир стал одновременно ее автором и жертвой. Распространение какого-то одного языка не всегда имеет негативные последствия. Оно может отвечать потребностям и пожеланиям какого-либо народа, как это было в случае с языками, получившими широкое распространение.
Но разве не так было с английским языком?
Да, действительно. Однако культурное содержание, которое заложено в английском языке, несет с собой некое представление о мире, с которым мы не обязаны соглашаться. Поп- или рок-музыка, например, – по-моему мнению, это инструмент очень сильной унификации мира, разрушающий творческое начало.
Не кажется ли Вам, что Вы немного преувеличиваете?
Вовсе нет. Достаточно посмотреть на моих студентов, когда я им перевожу модные сейчас песни! Ведь это ведет к потере своей культуры – разделять образ мышления, не понимая его.
То есть Ваши опасения необязательно связаны с английским языком… А если через несколько лет нас захлестнет волна китайской музыки?
Действительно, унифицированное мышление по определению не связано с каким-то конкретным языком. Китайский сейчас становится языком мирового распространения, тем более что по всему миру существует уже 1200 институтов Конфуция. По мере наращивания своего экономического и политического влияния китайцы сейчас делают все возможное для распространения своего языка и своей культуры. Речь идет о не о чем ином, как о борьбе с английским с целью предложить альтернативу. Китайский язык тоже вполне мог бы нести в себе контент, который в конце концов привел бы к распространению некой формы унифицированного мышления.
Являются ли идеалистами те, кто верит в наслаивание культур друг на друга?
Это весьма похвальное стремление. Однако частично неосуществимое. Культуры не прививаются одна на другую, они вступают в схватку. Может быть, я вас разочарую, но мирное сосуществование не входит в их планы. Китай занимается распространением своей культуры и языка в агрессивной манере, не пытаясь принимать какие-либо простые меры по китаизации мира, в ответ на его американизацию. Конечно, некоторые скажут вам, что столкновение культур является источником постоянного взаимообогащения. Во взрослом возрасте, может быть, это и так. Но дети? Есть ли у них критическое оружие, чтобы сделать свой собственный выбор? Я против навязывания английского как единственного языка, которому учат с начальной школы. Дети должны с 5 лет знакомиться с несколькими широко распространенными языками – итальянским, немецким, португальским или испанским. Дети фашистской Германии получали идеологию именно в школе.
Действительно, советская культура в странах бывшего СССР была навязана сверху…
Но их не заставляли говорить по-русски! Конечно, он был официальным языком Союза, но при этом разве были гонения на литовский, латышский, румынский, украинский, белорусский языки? Не предпринималось никаких усилий, чтобы разрушить привязанность народов к своему родному языку. После отказа от коммунизма и марксизма русский язык какое-то время бойкотировали. Однако после этого периода забвения, наступившего после распада СССР, он понемногу возвращает свои позиции регионального языка, которые были у него еще в царскую эпоху. Если вы отправитесь сегодня в какую-нибудь мусульманскую республику Средней Азии, вы заметите, что по-русски говорят не только люди в возрасте старше 30-40 лет. Дети учат его в школе. Так же и в Эстонии, конечно же, говорят по-эстонски, но русский распространен гораздо более широко. То же и в Казахстане или на Украине. Исчезли ли при этом их государственные языки? Нет, они весьма жизнеспособны.
Тогда почему французский язык должен видеть в этом угрозу?
Потому что русский язык, даже на пике советской мощи при Брежневе, не собирался стать всемирным языком. Естественно, были попытки распространения русского языка и культуры в народных демократических республиках, а в государствах-сателлитах – защитном поясе СССР – русский язык преподавали в школе. Вместе с тем, никому в Будапеште не мешали учить венгерский, а в Бухаресте — румынский! А у английского языка, после победы в 1945 году и до 80-х годов, когда мир начал подвергать сомнению американское господство, были амбиции планетарного масштаба.
Однако о чем же беспокоиться сегодня, когда все говорят о закате Америки?
Несмотря на очевидный закат, силы сопротивления остаются очень мощными. Посмотрите на мир, в котором мы живем: наши ценности, поведение, торговлю… Я недавно узнал, что некоторые французские предприятия просят своих сотрудников подавать административные запросы на английском языке! Иначе говоря, распространением английского языка занимаются уже не США, а затронутые этим явлением страны, которые создают спрос на унифицированное мышление и продвигают его. Посмотрите на Брюссель и европейские учреждения: вся работа ведется на английском. А коммерческие институты? Во Франции произошло то же самое, что и с крупными изобретениями. Мы создали потребности, которых не существовало, с помощью предназначенных для их удовлетворения инструментов. Профессия менеджера совершенно не соответствует французской реальности.
Может, Вы немного реакционер?
Невероятно то, что пропаганда государственной идентичности отождествляется с играми правых партий! Защита государственной идентичности является республиканской и полностью демократической идеей. Вспомните Великую французскую революцию. Разве французский язык не являлся в Декларации прав человека носителем свободы? Это полная противоположность реакции. В своей книге я не защищаю какой-то один,навязанный сверху язык, а выступаю за языковое разнообразие.
Разве распространение слов означает согласие с идеями, которые в них заложены?
Я всего лишь воспроизвожу мысли Картера или Бжезинского: не нужно недооценивать идеологическую борьбу. Это то, что американцы называют «мягкой властью» (softpower). Это власть, которая основана уже не на оружии, а на контенте – именно американцы заметили, что контент гораздо более эффективен, чем физическое столкновение. Когда вы распространяете слова, вы распространяете смысл, который в них заложен. Так, я никогда не употребляю слов “planning” или “timing”, которые вовсе не означают «программа», даже для носителя английского языка. Лучше уж говорить “schedule”. Так же и со словом дансинг, которое, в своем обозначении места для танцев стало таким же английским, как и французским. А ведь оно на самом деле означает действие, а не место! Опасность состоит в том, что можно потерять оба языка – родной и тот, откуда идет заимствование. И все это потому, что такое выражение вошло в моду. Простите, я должен был сказать, «вошло в тенденцию», как сейчас говорят… Это слово, которое мы считаем французским, но на самом деле оно произошло от “tendancy”. Даже слово «мода» сейчас немодно, представьте себе!
Покажите мне слова, которые не были заимствованы из других языков! Разве такая эволюция не отражает саму сущность языка?
Вы правы. Французский язык на 90% имеет латинские корни. Естественно, что языки живут заимствованиями. Однако это явление необходимо оценивать на основе какого-то порога. От 7 до 10% заимствования являются живыми, питают и обогащают язык. Когда их от 10 до 15%, начинается несварение. Если их больше 25%, уже нужно видеть в этом угрозу. А с 70% уже начинается замещение одного языка другим.
Возможно, вторжение английского весьма мимолетно…
Если речь идет о выражениях, которыми обозначаются некоторые типы поведения, – да. Заимствования экономических показателей тоже могут испариться, если исчезают эти понятия. Однако как раз неолиберализм со своим языком бизнеса, торговли и погоней за прибылью и деньгами сейчас серьезно обосновался в человеческой истории.
